Журнал «Юность» - Журнал `Юность`, 1973-2
Шеренга призывников снова смешалась с толпой.
— Товарищи призывники! По машинам! — закричал майор.
— Как дышится? — спросил Алёша, сильно хлопая Сметанина по плечу.
— Нормально, — ответил Сергей.
Оттого, что он хотел сказать это небрежно, а получилось натянуто и сквозь зубы, оттого, что Алёша усмехнулся, он ощутил томительное сожаление о своей судьбе и зависть к остающимся.
В кузове машины были положены поперек оструганные доски. Сергей залез одним из первых и забился в угол.
Дурманно пахло бензином. Было холодно.
— Не баловать, — подходя к машине, сказал майор и погрозил пальцем, — и не курить! Ты старший, — кивнул он Андрееву.
Машина развернулась и медленно поехала сквозь толпу. Замелькали кричащие, смеющиеся, плачущие лица. Шофёр дал газ.
Миновали окраину. Запестрели старые и новые дома, вывески, люди, мелькнула между домами рубиновая буква «М».
— Спеть, что ли? — сказал Градов и, откинув голову, завел чисто и высоко:
— Прощай, любимый город.Уходим завтра в море.И ранней порой…
Его голос, протяжность песни словно увеличивали и сводили воедино чувства, вызываемые томительным ожиданием неизведанной жизни, от которых хотелось отмахнуться вином, беспечностью, лихостью.
— Ты с кем прощался? — спросил Сметанин Ярцева.
— Так… Знакомая…
Через центр машина выбралась к противоположной окраине Москвы и остановилась у кирпичного нескладного дома. Открылись ворота; машина въехала во двор.
— Слезайте, граждане, приехали — конец… — пропел кто-то.
Запрыгали из кузова на землю, отбивая затекшие ноги.
— Что ж без команды? — вылезая из кабины, недовольно сказал майор.
Он ушел и быстро вернулся с высоким подполковником, затянутым в ремни. Казалось, что подполковник всё время улыбается, но это подобие улыбки происходило от асимметрии щёгольских усиков: левый ус был короче правого.
— Становись! — скомандовал майор.
Построились. Подполковник проверил всех по списку ещё раз.
— Среднее образование, шаг вперед, — сказал подполковник.
Ярцев, Сметанин и Андреев вышли из строя.
— Так, — сказал подполковник. — Семь классов и более…
Кроме Градова, все шагнули вперед.
— Что у вас?
— Высшее шестиклассное, незаконченное, — отрапортовал Градов.
— Сойдет, — сказал подполковник. — Моя фамилия Мишин. Если доведется, послужим вместе… Еще вопрос. Надеюсь, знаете: войска воздушнодесантные…
Прыжки у всех есть?
— У всех…
— Прыгали…
— Товарищи призызники, — сказал майор. — Отставить шум… Неудобно…
— Я не прыгал, — сказал Сметачин.
— Не боитесь? — шагнул к нему Мишин. Сергей пожал плечами. — Если я прыгну, за мной прыгнете?
— Наверное…
— Отлично… Сейчас все на второй этаж. Там у нас зал ожидания. Потом санпропускник; в пятнадцать ноль-ноль — посадка в эшелон. — Подполковник повернулся и пошел к кирпичному дому.
3Цепочка голых парней стояла перед дверью, где проходил медосмотр. Тянуло по ногам холодом; на телах высыпали пупырышки гусиной кожи. Каждый держал в руке остроребристый кусок мыла; после осмотра шли в душ.
— Куда повезут?
— Военная тайна… Говорят, в Эстонию…
— На юг была бы лафа…
— Иди ты, на юг… Жара! Охота маяться…
— Следующие двадцать, — сказал из-за дверей скучный голос. Сметании и Ярцев вошли с этой двадцаткой.
В просторной комнате за рядом столов сидели члены медкомиссии. В самом конце Сергей увидел молодую женщину в белой шапочке набекрень. Хотя казалось, не было ничего особенного в том, что в медкомиссии была молодая женщина, но кокетливая шапочка, ярко накрашенные губы, безразличие, с которым женщина смотрела на голых молодых парней, раздражали Сергея, Подходить к этой женщине ему было неприятно, словно кто-то его оскорблял и он был беззащитен,
По огромной, облицованной коричневым кафелем душевой ходило уже человек сто. Не давали воду.
В ожидании её слонялись сонные, перебрасывались словами. Пахло потом. В узкие, замазанные белым окна слабо проникал дневной свет…
Вода хлынула вдруг, звонко забила по кафелю.
Все оживились, зашумели.
Градов кричал:
— Я не дурак хмель выгонять, за него уплачено!..
— На копейку выпил, а куражу на рубль! — Кто-то плеснул в Градова водой.
На перроне за рядами пакгаузов были выстроены четыреста призывников. Валил густой мокрый снег.
— Митинг, посвященный проводам молодых москвичей на службу в Советскую Армию, разрешите считать открытым… — услышал Сметанин.
— Ура-а-а! — подхватили недружно по рядам.
— Снега сколько… Будто февраль, — сказал Ярцев Сметанину.
— Слово — представителю городского комитета комсомола товарищу Васильеву.
Вышел молодой человек в каракулевой шапке пирожком.
— Товарищи молодые москвичи! Сегодня мы провожаем вас в ряды нашей армии…
— Сам послужи! — услышал Сметанин голос Градова.
— …и мы надеемся, что вы не посрамите чести столицы!
— Слово предоставляется воину-ветерану генерал-майору в отставке товарищу Алфимову.
Перед строем встал невысокий человек в долгополой шинели без погон; он снял серую красноверхую папаху.
— Отец! Шапку надень! Простынешь! — закричал Градов,
К шеренгам подбежал молоденький офицер, вглядываясь, кто кричал.
— Друзья! В суровую годину мы, ваши старшие товарищи, отстояли независимость Родины. Будьте достойны тех, кто сложил голову, спасая мир от фашистской чумы…
В отдалении просигналил коротко и басовито маневровый.
Грянул оркестр.
— По вагонам!.. — раздалась многократно повторенная команда.
4По обеим сторонам теплушки были встроены в два этажа широкие нары. В середине, прямо против двери, стояла круглая печка-буржуйка; рядом с ней — куча антрацита.
В теплушке был полумрак; пахло сеном, постеленным на нарах.
— Не могли пассажирского подать… — ворчал Градов.
Он был недоволен размещением; при посадке он, Ярцев, Сметанин и Андреев оказались последними, им достались места на нижних нарах, — сквозь щели между досками сверху сыпался древесный сор, сенная труха.
Сергей лег у самой стены, желая одного: скорее бы тронулся состав.
В открытую дверь вагона заглянул подполковник Мишин.
— Как дела, Иванов? Готовность номер раз…
— Порядок, товарищ подполковник, — ответил старший по вагону сержант Иванов, привставая у печки, в которой он уже начал было разводить огонь.
— Какой же это порядок — сам печкой занимаешься? Дневальных назначь, чтоб все как положено…
На стоянке приду проверю…
Подполковник отошёл.
— Дневалить кто желает? — спросил Иванов.—
Али назначать?..
— Али, али… — передразнил Градов. — Мы присягу не принимали, сам дневаль.
На нарах засмеялись.
— Грамотные, — сказал Иванов и сел возле печки.
Иванова призвали в армию на два года позже срока; прежде он был объездчиком в лесничестве Калининской области. Его участок считался самым глухим. Из своего дома, с окраины маленького поселка, он добирался туда обычно на лошади верхом, а зимой — в санях. За пять лет работы нашел он на каждую пору года свою дорогу на участок. Зимой — самую короткую — по большаку, а потом налево, через озерца и болота; зиму он не любил: надо было одеваться в полушубок и валенки, брать тулуп, ружье (шалили волчишки); зимой и недозволенные рубки случались чаще, а это значило — ругань и тягомотные разговоры с людьми, которых он знал и которые браконьерили больше от недостатка, чем от баловства. И в распутицу, осенью или весной, старался он ездить короткой дорогой — тем же большаком и дальше насыпью узкоколейки, которую неизвестно когда и зачем пытались тянуть сюда, Другое дело — лето! С середины мая просыпался он с петухами, веселый и легкий; седлал хитрую пегую кобылу, тяготившуюся упряжью и железом в зубах; совал в полевую сумку заготовленные матерью с вечера бутылку молока, тройку яиц, несколько вареных картофелин, полбуханки серого хлеба; подводил лошадь к зазалинке, становился на бревно и прыгал в седло. Поселок он объезжал задами и сразу попадал в сосновый бор; отсюда начиналось радостное спокойствие его сердца; чтобы его не нарушить, он ездил такими тропами и просеками, где меньше всего можно было встретить людей. Лошадь мягко ступала по сырой дороге, иногда приостанавливаясь и вздыхая. Он трогал её тугие бока яловыми премиальными сапогами, и она трусила дальше, вслед захлебывающемуся стрекоту сороки.
Особенно любил он то место долгого пути, где межевой глубокой ямой екатерининских времен кончался участок соседа и за робко голубеющими льнами темным ельничком начинался его лес.
